Художник.

[kubrothers]

Художник.
Подарено духу в белых одеждах


Хаос, тьма, огонь, чудовища и гул внезапно отступили, сменившись светом и тишиной.
– Очнулся?
Огненно-рыжие волосы сначала резали глаз, но он быстро сориентировался.
– Принесите воды! – мазнули неприятным пятном рыжие волосы при повороте головы.
«Похожи на пожар…» – подумал он и снова впал в забытьё.

* * *

– Как тебя зовут?
– Художник, – угрюмо ответил он.
Бледный, тощий… истощённый скорее, замученный, под глазами круги.
Глаза серые, тусклые, как у слепого или мертвеца.

– Ты жить-то хочешь? – спросила вошедшая полная девица, неся в руках (почему-то в обеих) ведро воды.

Ведро было старое, деревянное…
«Куда же я попал?» – подумал Художник, бессознательно двигая босыми ногами свои ботинки туда-сюда и смотря куда-то в никуда.
Со стороны казалось, что он наблюдает за процессом своей деятельности.
– Азария! – произнесла укоризненно обладательница пожара на голове, – Он же только недавно очнулся!
– И что? Если жить хочет, так выкарабкается, а если нет, так пусть прямо сейчас на тот свет отправляется! Чего тянуть!!!
– Жизнь каждого человека имеет значение.
Она сказала это спокойно, как само собой разумеющееся, без волнения, которое есть в тех, что готовы доказывать тут же, ведя долгие споры, в конце которых уже непонятно за что спор, а потом, уже понимая, что явно погорячился.
Она сказала это как факт, как истину.
Наверное, она действительно в такое верила.

Так бывает, ты, будто даже много веков ходишь как в тумане, просыпаясь, не понимаешь, зачем ты это сделал, думаешь, ходишь, существуешь… никому, конечно же, не нужный. Да и кто об этом думает сейчас. О том, чтобы быть кому-то нужным, думают в возрасте подростковом, потом люди уже просто говорят, что никому (или такое вообще проходит). И вот однажды какой-то человек говорит, что любая человеческая жизнь важна. Хорошо, если этот человек не рекламный агент и не сектант…
Такое настоящее, от души, веря, уже перестаёт встречаться.
Всякому нужны доказательства.
А ему уже ничего не нужно.
– Зачем ты живёшь вообще, чучело? – снова обратилась к нему Азария.

Многие почему-то не любят полных женщин.
Азария была из тех, что называют кустодиевскими красавицами. Он бы нарисовал её тут же, если бы не был так слаб и пуст.
Руки сильные, округлые локти, плечи не видно из-за рубахи. Бёдра широкие, отчего на базовом наброске её можно сравнить с грушей. Большая грудь.
К слову, тех, кто считает, что обнажённое тело являет собой что-то неприличное, глубоко ошибается.
Всё зависит, как это подать.
Тело может быть объектом страсти, вызывать реакцию твоего тела, а может быть произведением искусства, чем-то прекрасным, вызывающим реакцию уже не тела, а движение души.
У Азарии были русые тонкие гладкие волосы, заплетённые в косу. Ровная чёлка над русыми приподнятыми бровями.
Солнце играло блеском на таких волосах.
Выбившиеся волосы торчали по несколько волосинок по бокам головы, с висков, и из самой косы. Ресницы тёмные, коротенькие, тонкие.
Глаза бледно-голубые, можно даже принять за серые. Зрачок и обводка радужной оболочки были не чёрные, а будто разбавленные. Глаза должны были получаться неприметными, но получалось совсем наоборот. Именно глаза и притягивали взгляд. Они почему-то вызывали ощущение, будто обладатель смотрит прямо в душу. Вот так вот просто, без всякого умысла. Просто видит насквозь.
Нос картошкой. Так говорится. Художник картошки в таких носах никогда не видел.
Нос был приятный, аккуратный, просто большой и кругловатый. Губы совсем не полные. Подбородок плавный, овальный. Шея плотная. Без двойного подбородка.

– А вот это вопрос глупый, – опять ответила за него Мая (рыжеволосая). – Никто не знает, зачем живёт. Мало ли, что завтра случится. Не жить, значит не иметь возможности вообще что-либо сделать. Жить, значит, что-то давать и что-то брать.
Художник поднял глаза.
Мая наоборот была сухой. При этом она совсем не казалась хрупкой.
Тонкая шея. На руках видны косточки, на запястьях бугорок, ногти розовые, но чистые.
Тело было уравновешено и напоминало песочные часы.
Длинная.
Кожа тёплая, персиковых оттенков.
Веснушки, рассыпанные по носу и немного по щекам. Глаза светлые, коричневые с жёлто-рыжими оттенками, насыщенные, выразительные, будто смеющиеся. Брови – тонкие дужки.
Волосы рыжие.
Даже не так.
РЫЖИЕ.
Яркие. Не вьющиеся кольцами, а вьющиеся мелкими волнами.
Они были очень объёмными, и чёрная ткань лишь немного обхватывала их массу, не сжимая в хвост, а лишь не позволяя прядям падать вперёд на плечи и на лицо.
От волос на лице, шее и кое-где на одежде был заметный рефлекс.
Густые ресницы были в тон волосам, придавая глазам рыжину.
«Вся она была приятная, солнечная. В такую женщину невозможно не влюбиться», – подумал Художник, когда в первый раз хорошо её разглядел и непременно решил нарисовать.
Но тут он вспомнил, что таких приятных, сильных, необычных, солнечных, тонких тоже почему-то многие не любят, и усмехнулся про себя горько.

За окном щебетали птицы.
Художник всё смотрел на женщин и подбирал в уме краски, которыми их надо рисовать.
– А ты часом не этот… – снова обратилась Азария именно к нему, – …не пьющий?
– Пьющий? – удивился Художник.
– Ну, да! Выглядишь как после запоя!
Глаза хрупкого создания широко раскрылись от непонимания, но в следующий миг лицо его сделалось снова спокойным и уставшим, потерянным.
– Что-то вроде того, – пробормотал он в задумчивости, снова опустив глаза на свою обувь.
Рисование затягивает…

– Нет, если только токсикоман! – покачала головой Мая, внимательно смотря на объект обсуждений.
Объект обсуждения шокировался повторно.
– Чего?!!
– Ну, ты же краски нюхаешь, когда картины пишешь? – лучезарно улыбалась девушка, а Художник всё не мог понять.
– Ну, я много чем… пастелью, карандашами…
– Ну, а когда красками, нюхаешь? Какой это художник, если он не нюхал красок?
Озорные смеющиеся глаза.
– Ну, нюхаю… – осторожно согласился Художник, опасаясь, будто его хотели уличить в чём-то.
– Ну, вот, значит, токсикоман! – радостно подвела итог Мая, сделала паузу и засмеялась.
Азария покачала головой, смотря почему-то на Художника, и вышла, оставив его непонимающего с этой рыжей смеющейся бестией.
На душе было спокойно. В него обратно забиралось что-то давно утерянное.

* * *

Я – Художник.
Это моё имя, род деятельности и сущность.

– Когда тебя спрашивают, кто ты, отвечай, что ты Художник!
– А разве я не…
– Ты Художник! Больше ничего не должно иметь значение! Художник не мужчина и не женщина, и не ребёнок, он Художник! И расы у него нет!
– Но, учитель, вы говорите, что я ещё плохо рисую…
– Называя себя Художником, говори о себе как о Художнике и станешь им!
Рисование должно стать частью твоей жизни. Твоей жизнью! Тобой!

Мой учитель был очень строгий и бескомпромиссный.
Он нашёл меня на улице в разбойном дальнем районе, где невозможно выжить такому, как я.
Я помню, что нас с матерью выгнали из квартиры, потому что мы вовремя не заплатили.
В этом же районе мать и убили.
Учитель взял меня к себе и учил рисовать.
Раньше, в детстве, я почему-то любил оружие. Мне казалось, что это более действенное, эффективное средство защиты…
Поэтому я собирал его и прятал в своей комнате.
Когда учитель находил его, то непременно выбрасывал.

– Оружие это жалко!!! Пока воин замахивается, Художник сможет нарисовать его смерть!

Однажды я разрисовал какой-то меч. Весь. И лезвие, и рукоять, и ножны.
Но учитель выкинул и его, попутно указав на ошибки.
Больше я ничего не скажу об учителе.
Если только добавлю, что он уже умер…
И был настоящим Художником.
И настолько искусным, что ему не нужно было называть себя Художником. Это было понятно и без этого.

* * *
Струи воды стекали по телу, унося с собой всю накопившуюся духовную грязь.
Он не успокоился, пока не вылил на себя около шести больших вёдер.
Кажется, он уже забыл, как это делается…

Мыться…

С волосами потом придётся повозиться.
Спутались, наверняка.
Длинные.
Опять будет много колтунов.
Художник задумался, стоит ли их раздирать руками.
Волосы, всё-таки слишком длинные.
И грязи на них много собирается из пространства.
Не дело.
Но красиво ведь, не поспоришь!
Два «увлекательных» часа, посвящённых волосам, Художник себе пообещал.
Вытерся, оделся и вышел из бани.

– Ты что прямо в бане оделся?
Художник утвердительно кивнул и прошёл мимо Маи, отдуваясь.
– Ну и дурак!
– Почему?
– У тебя с волос течёт!
Он запоздало заметил, что одежда действительно на спине очень мокрая…
Да что там на спине…
Штанам тоже досталось.
– Меньше надо в астрал уходить… – выдал вымытый, а Мая засмеялась. Снова.
За ней водилась такая привычка.

А два часа он волосам посвятил! Сидел и рисовал их.

* * *

Неожиданно он осознал, что это сон.
Он лежал в кровати, а на дворе уже был день, пели птицы…
Как же это он не услышал петуха?
Художник приподнялся и увидел Маю.

– Что, кошмар приснился? – спросила она.
– Я что кричал?
– Нет, у тебя просто лицо такое.
– Говорят, военным после войны снились битвы… и они вскакивали по ночам с криками… – грустно сказал Художник.
– Ты это к чему сейчас сказал? – спросила Мая как-то обеспокоено.
– Понятия не имею.
После паузы Мая вновь заговорила:
– Не хочешь выбраться на улицу?
– Что? – очнулся Художник от каких-то своих размышлений, в которые успел погрузиться.
– Ну, ты уже достаточно окреп, я думаю, и вполне можешь прогуляться!
– Не знаю! – отмахнулся упрямец, но стал одевать ботинки.

* * *

– Это Сара, это Лилия, это Эриси, это Лея, это Корэ…
Художник смотрел на маленьких детей.
Лицо он старался держать под контролем, не смотря на то, что в груди всё сжималось и призывало к позорному побегу.
Нельзя сказать видела ли Мая его усилия или нет, но в любом случае виду она не показала.
Внутри поднималось презрение и раздражение к самому себе.
Когда-то Художник видел кота, боящегося до жути такого безобидного приспособления как пылесос. Это было забавно. Как только пылесос начинал гудеть, животное бросалось прочь и забивалось в дальние углы. Когда хозяин кота, пытаясь отучить существо от этого страха, подносил трубу пылесоса к нему, кот жалобно мяукал и от безысходности лишь забивался глубже в угол.
Это было забавно тогда.
Сейчас Художник чувствовал себя таким котом и не мог на себя не злиться.
Он боялся детей. Даже не так. Дети повергали его в ужас!
Это было ненормально, но Художник ничего не мог с этим поделать.
Он не мог даже помыслить, чтобы находиться с ними рядом, поэтому Художник стоял чуть поодаль, застыв на месте и показывая, что внимательно слушает Маю.

«Художник – не мужчина и не женщина, и не ребёнок. Он Художник».

«… и не ребёнок…»

* * *

– … когда он смотрит на детей, у него лицо становится застывшим, как маска…

* * *

В деревне было всего десятка два домов. Вокруг лес. Даже странно.
Как же его занесло в такую глушь? В такое хорошее место…
Здесь были высокие деревья… сосны. Лиственные… травы…
Свежий воздух.
Его он тоже мечтал нарисовать.
Дома были деревянные… и ни один не покрашен.
Даже странно.
Может, смолой покрыты.
Все жители деревни ходили в одежде из белой ткани.
Может в этих краях просто не добывают краску?
Самое странное, что все жители деревни даже маленькие дети – это женщины.
Здесь нет мужчин и мальчиков. Только женщины.
Он очень хотел нарисовать это место.
Но для этого ему нужны были краски.
«Похоже, придётся делать их самому», – подумал он.
Безусловно, это необычное место вроде городов призраков или места поклонения каких-нибудь жрецов древним богам… Но это место было гораздо чище и интереснее.

* * *

– Что ты делаешь?
– Рисую эти две сосны… Они очень красивые. Вообще-то лучше рисовать три сосны, чтобы на картинке было равновесие и ощущение спокойствия, но я рисую эти две. Они красивы вместе… К тому же я хочу чего-то другого, нежели равновесия и спокойствия… И я уже не новичок… Я могу себе такое позволить.
– Карандаши?
– Да, я нашёл в своей сумке парочку, но этого мало. Я думаю сделать ещё…
– Карандашей?
– Карандашей… красок… всё надо делать.
– Ты делаешь их сам… – протянула Мая.
– Приходится. Их нельзя просто нарисовать… – улыбнулся Художник. – Есть правила. Художник не должен рисовать инвентарь, еду, одежду для себя… Ну и ещё кое-что…

Он не должен рисовать для себя живых людей… Рисовать себе мужчин или женщин. Это одно из правил, но учитель говорил о нём как-то странно. Складывалось впечатление, что правило есть, знать его обязательно, но само правило не из тех, которые сильно исполняются… Рисовать их разрешалось… Разрешалось содержать, но не привязываться.
Пигмалион…
– Ты не рисуешь?
– Чтобы рисовать, надо думать о том, что хочешь нарисовать, а я отвлёкся…

Лес пел. Он шумел. Пели птицы, а Художнику немного было жаль, что у него всего лишь карандаш.
Он хотел бы нарисовать лес карандашом, кистью, красками, пастелью, акварелью…
… Чтобы запомнить.

* * *

Мая снова смеялась.
Ему нравилось, как она смеётся. Но не как влюблённому мужчине, а как влюблённому Художнику.
Он запоминал, чтобы потом рисовать по памяти…
Хотя это не то. Надо с натуры.
Или хотя бы сделать наброски с натуры, а потом рисовать по памяти. Это совсем другое дело.

– Почему ты всегда такой угрюмый? – спросила девушка.
– Не знаю… Может, я просто не умею смеяться, – задумался Художник.
– Прям уж? Ну-ка пошути!
– Я не умею!!! – испугался он.
Мая приподняла бровь.
– Конечно, ты же не шутишь. Вот будет стаж, будешь уметь.
– Я не буду! Не смешно… получится.
– А ты для себя шути, – вдруг серьёзно сказала Мая.
– Как это?
– Не думай, что скажут другие. Пусть придурок, пусть больной, зато ты весёлый! Сам для себя! Ошибся – шути! Всегда! Дело не в том, как хорошо ты шутишь, дело в том, что ты делаешь себе настроение! Веди себя! Давай, пошути!
Художник был удивлён и не знал, что сказать. Внутри ещё было темно и больно… Знала ли она об этом?
Непонятно…
Но она была такой…
Есть похожие на неё, но навязчивые и вызывающие раздражение.
Их оптимизм вызывает злобу и протест. Хочется отказать.
Но с Маей было не так. Даже странно.
Неужели такое бывает?
– Ты… как не настоящая… – сказал Художник задумчиво.
У Маи стало какое-то странное лицо.
– Шутка! – поспешно добавил он, испугавшись.
Возникла неловкая пауза, а затем она улыбнулась.
– Молодец!
Он улыбнулся в ответ.

* * *

– Ты изрисовал тут всё, что можно!
– Прости, руки чесались!
– И шило в попе застряло?
– Ща проверю!
– Не стоит!

Дети засмеялись.
Он не ожидал этого и сильно вздрогнул.
Потом обернулся.
Так и есть, дети стояли у них за спиной и смотрели на них с Маей.
Он не смог сдержаться и быстро отошёл на несколько шагов, смотря прямо на детей. Не стоит показывать спину.
Сны снились всё реже.
Не было тьмы, пожаров, чудовищ. Криков, крови и бесконечного рисования всего этого ада…
Дети тоже почти перестали сниться, но при их виде сердце предательски сжимало.
– Художник, а нарисуй что-нибудь, – протянул какой-то мальчик.
Да-да, мальчик.
Оказалось, что Художник просто попал в деревню в то самое время, когда мужчины ушли учить мальчишек охотиться.
«И как они не боятся оставлять своих женщин без присмотра».
Мая, по счастью, жила одна без мужа, брата или отца, поэтому никаких проблем по возвращению мужчин в деревню не было…
Ну, если не считать мальчишек, которые были смелее девчонок и периодически пытались контактировать с Художником.
– Нарисуй…
– Нет! Лицо неумытое! Не буду! И друг твой непричёсанный! – попытался отвязаться он.
– А ты тоже непричёсанный бываешь! И вообще, у тебя волосы длинные, как у девушки! А не нарисуешь, мы тебя репейником закидаем!
Художник внутренне содрогнулся.
«Только не волосы!!!»
– И ничего они не длинные… Как раз нормальной такой длины… Есть, чем задницу прикрыть! – попытался отвести он тему в безопасное русло.
– Нарисуй! Нарисуй!
– Нарисуй!
– У меня красок нет! – очень кстати вспомнил Художник.
– У меня есть, – неожиданно сказал голос рядом с ним…

Мая… Предательница.

– … У меня есть…
– Что же ты раньше не сказала?!!
– А ты не спрашивал. Говорил, сам делаешь, – не моргнув глазом, ответила девушка.
Художник так и застыл на месте, не в силах ничего сказать.
– Х-хорошая шутка… – выдавил он несколько минут спустя.

* * *

В первый день он рисовал на бумаге, раздавая детям по листку своего бесценного некончающегося альбома (главное, чтобы руна бесконечности не стёрлась!).
Во второй жители начали вытаскивать заныканные где-то у них краски, которые почему-то показались Художнику подозрительно знакомыми… и попросили раскрасить дома.
Рисунки, приносимые домой детьми, увидели и тоже захотели…
На третий день притащились девушки со своими гардеробами… И сложили их в доме Маи, потому что Художник ещё не закончил с покраской домов.
Детям к нему больше приставать не разрешали.
Дома Художник разрисовывал тяп-ляп, но всем нравилось. Сам он был вообще счастлив тем, что рисунки не ожили…
Ещё обзовут ведьмаком и убьют.
Домой местный герой приходил усталый, вваливался в дверь, ел, после этого, а иногда и сразу вместо приёма пищи заваливался спать.

* * *

Через две недели красивей деревни Художник не видел…
Ну, или это такое извращённое самолюбие.
Теперь приставали только дети.
Мая дала свои краски, но попросила рисовать ими только в своём альбоме.
Теперь Художник рисовал только для себя, заполняя листы альбома один за другим пейзажами, жанровыми сценками из деревни, видами с крыш, групповыми портретами деревенских жителей, портретами деревенской живности навроде кур и других.
Он нарисовал Маю и не один раз, он хотел запомнить её.

– Я скоро ухожу…
– Уже?
Лицо у Маи стало какое-то спокойное, но грустное.
Будто известие разрубило ей сердце.
– Я буду приходить!!! – поспешно пояснил Художник. – Обязательно! – и отчего-то вдруг спросил, – Можно?
– Конечно!
– Я всегда тебя буду помнить!
Без тебя бы я умер.

* * *

Он ушёл на той же неделе, через четыре дня после того, как предупредил Маю.

Он соврал.
Больше он никогда не приходил в это деревню.

Он ушёл в космос, чтобы вечно скитаться.

Он хотел ещё повидаться с Маей, но так и не смог найти эту деревню, сколько не искал.

Похоже, что путь в неё закрылся для него навсегда.

Однако, как и обещал, Маю он помнил всегда, как настоящего и верного друга.

* * *

– Кустик!!! Кустик ганджубаса!!! – разносился вопль на всю округу.
– Идиот… – устало ответил спокойный голос.
– Я ХОЧУ ЕГО НАРИСОВАТЬ!
Художник подумал с улыбкой, что выглядит как психбольной, но на душе у него было хорошо. Даже больше. Его распирало от внутреннего света и счастья.

* * *

– Когда я шучу, я не думаю, понимаешь?
– Да. Ты тупой.

* * *

– Дети – это зло!
– Ты так говоришь, пока у тебя своих нет…
– Своё зло терпится как неизбежное…
* * *

– Я подчёркиваю! Слышишь, подчёркиваю!!!
– Проведи линию и успокойся.

* * *

Медово-янтарный закат разлился по небу, позолотив лес.
Мая сидела на изгороди, ограждающей от леса деревню, положив руки на верхнюю горизонтальную палку и опустив на руки подбородок.
Где-то впереди в золотом сияющем свете только что исчезла тощая фигурка с рюкзаком за плечами.

Художник…

За этот месяц он окреп.
Пропали бледность, костлявость, круги под глазами,
Серые тусклые глаза стали более живые, хоть и не яркие.
Волосы приобрели блеск.
И он стал более весёлым и меньше бояться детей.

– Что, ушёл? – спросила Азария.
Мая не заметила, как она подошла.
– Да, – ответила девушка отрешённо.
– Почему ты его так любишь?
– Его невозможно не любить!
– Ты его… как мужчину?
– Он прекрасный друг, – честно ответила Мая. – Я рада, что у него всё хорошо.
– Как думаешь, он нас забудет?
– Не думаю… Он нас рисовал… У меня были его краски. То есть, настоящие.
– Пойду кашу поставлю… – задумчиво изрекла Азария.

Мая ничего не ответила.
Ей не думалось о каше.

Через несколько часов они исчезнут…
Он нарисовал их подсознательно и даже сам не понял этого.
Ему нужен был кто-то, кто вернул бы его к нормальной жизни после всего, что он пережил.
Единственное, что её волновало сейчас, то, что они больше никогда не встретятся.
Жаль. «Будь счастлив, пожалуйста».

Закатное солнце играло золотом на огненно-рыжих волосах, а краски начинали стираться.

* * *

Он ушёл в космос, чтобы вечно скитаться…

Или нет?

– Мама, а что это за девушка с рыжими волосами?
– Это мой лучший друг… Давно я её рисовал… – после паузы удовлетворённо протянул Художник и любовно принял из рук дочери свой альбом, открытый на странице с Маей.
– Кто помял лист?!!
– Прости!!!
– Ты моё неизбежное зло!